homoetidea

Данный блог представляет собой кумулятив многоаспектной мыслительной деятельности группы людей, чей целью является разработка принципов аналитико-критического подхода к современной действительности - политической, культурной, социальной и другим - при интенциях к складыванию векторов мысли в некий единый монолит. Посему предполагает создание фундамента, который должен послужить формированию современной философской школы. Также важным аспектом деятельности блога является налаживание связей с современными отечественными мыслителями.
Партикулярные аспекты нашего праксиса будут отображены в предстоящих публикациях.

«Неисповедимый» путь. Беседы. Автор: Базлова Наталья Юрьевна

waffe1939 | 19 Июль, 2011 19:15

Беседа 1

Каким путем идет Россия? – вопрос, который интересовал нашу общественность многие столетия. К сожалению, ответ так и не был дан. Были догадки, сомнительные мнения, споры, дискуссии, но все это тонуло в повседневной озабоченности. Необходимо было ответное действие, которое способно изменить ситуацию, потому что оно бы вскрыло ее суть, а не слова, заведомо неисполнимые, но утешающие и успокаивающие сознание. Действие конкретное историческое, обусловленное актуальностью и потребностью своего времени, а не извечные словесные повторы-тропы. Интуитивное понимание необходимости «поступка» сочеталось с разъедающим чувством собственной беспомощности. Наша общественность уникальна, а уникальность ее заключается в том, что она талантливым образом расходится со своим временем, отказывается от него, не живет здесь и сейчас, а там, где-то послезавтра. Но ради чего? Неужели ради своего же блага? Отказ от действия/действительности оправдан. Тогда вопрос требует другой постановки, которая бы удовлетворила модную потребность гражданина в ответственности за свою страну, и зазвучит в нем теперь лейтмотив будущего: каким путем могла бы пойти Россия? Эта устремленность к неизведанному и непостижимому трогательна, но она не может не пугать. Как раз сослагательный модус уводит от ответственности в безмерную болтовню о «возрождении». Но это и устраивает.

Как правило, есть схема двойного пути: один дурной, другой – не так уж и плох, ну а третий – если повезет. Например, первый путь – это путь бессознательного восхождения на олимп цивилизации (накопительство и благоприобретение), технического прогресса («модернизация в инновациях»), с которым принято отождествлять национальное благополучие и успешность, хотя он и ведет к энтропии социума, оказавшегося в историческом тупике безвременья, второй – путь роста как общественного, так и индивидуального сознания настоящего момента, его длительности и актуальности, в конце которого каждый откажется от стереотипа и научится думать самостоятельно. Следовательно, один путь в пустоту не-действительности, другой – в никуда. Необходимо выбирать. Но так ли необходимо ограничивать себя альтернативой? Если повезет, то можно занять позицию всевидящего автора-наблюдателя, пронизывающего своим взором все сферы бытия, и забыться.

Другой пример древнего спора славянофилов и западников о том, каким путем идти России – «своим» или путем Запада – свидетельствует о нашей оригинальности. До сих пор раздаются реплики, возгласы на этот счет. Люди становятся кровными врагами, если оказываются по разные стороны баррикад.

Что же такое «путь Запада» и как мыслится «Запад» нашим современным сознанием? Этот путь – троп(а) бесконечного познания и технического прогресса, экономической стабильности и социальной безопасности, роста субъективности и самосознания. В эту сторону нам предлагают идти те, кто склоняется к развитию по образцу Западного мира, выступающего гарантом этой метафоры. Они говорят, что надежный и достоверный пример у нас перед глазами, и что ничего не надо придумывать, а только аккуратно следовать инструкции по пользованию и  применению успешной жизни капитала. Но о каком Западе идет речь? Они рисуют идиллическую картину того, чего уже давно нет. Их Запад мертв ( – догадываются ли они об этом? –  думаю, да). И, следовательно, путь по образцу приведет на край бездны, и тогда ничего не останется, как совершить затяжной прыжок в пустоту безвременья, потому что любой прогресс убивает время. Но такое предложение рождает спрос, и мы, возможно, купим, потому что оказались на грандиозном развале, где можно найти все, что угодно и за бесценок.  Но, прежде чем приобрести, давайте, как грамотные потребители, рассмотрим внимательно товар и, в первую очередь, обратим внимание на срок годности. Действительно, концепция Запада «немного» устарела. Но разве нас остановит то, что сам Западный мир отказался от мифологизации самого себя прежнего, того «идеального» Старого Света, что он вынужден был смириться со своим разложением, с положением настоящего момента. Теперь он понимает, что тот когда-то идеально подогнанный «костюм» сейчас плохо сидит, ну а мы его примерим. Жалко вещь выбрасывать.

Хотя товар и просрочен, но нас он устраивает. Теперь обратим свое изощренное внимание на качество товара. Да, здесь мы будем в восторге, потому что, «костюм» сшит из превосходной ткани классической философской мысли Европы. В итоге мы покупаем, надеваем и отчаянно стараемся забыться в затяжном прыжке…

Общая |

"Жить так, как если бы мира не было" (эссе о новом фильме Ларса фон Триера "Меланхолия"). Автор: Порунцов Владимир Александрович.

waffe1939 | 12 Июль, 2011 17:19

Мои размышления устремляются в сторону одного принципиально важного вопроса: «трагедия?». Но утверждать, что это фильм-трагедия, значит попросту сотрясать воздух. Поэтому следует разложить вопрос на составляющие, необходимые для аналитики: «опять трагедия?», «зачем трагедия?», «для-кого трагедия?». Принцип такой «раскладки» вопрошания продиктован тем, что за фильмом «Меланхолия», prima facie встающим в ряд эсхатологического дискурса, утаивается попытка вскрыть современное бытие-в-мире человека, ставшего баловнем цивилизации («сколько лунок на моём поле?»). Изнеженность как отличительная черта европейского человека не является недавним открытием, этому посвящена обширнейшая литература (взять хотя бы временной отрезок от работ Ортега-и-Гассет до морально-этических выкладок Конрада Лоренца).

Но ad hoc дело не в злорадном срывании покрывала Майи с пускающих пузыри детин. Может возникнуть, как я его назову, своего рода «зуд рекуррентности». В действительности, с одной стороны фильм Триера является всего лишь вариацией на тему «etsi mundus non daretur». Повторение пройденного, душность тривиальности темы. С другой стороны, как раз и интересны вариации, если они сделаны с умом. То есть, попросту говоря, форма – мать всего смысла. Ведь если неправильно, так сказать «в лоб», воспринимать сентенцию Соломона, то существует риск впадения в безразличие, пространство зевоты и почёсываний изнеженных бочков, даже цинизм. Шансов превеликое множество, ведь в наше время огромное количество безвкусных вариаций, страдающих дефицитом затраченных чувственных и духовных усилий, вошло в привычку «горизонта ожидания» современного зрителя (если не сказать, потребителя), укрепив циническую позицию. Это отдельная тема для разговора, к которой я в дальнейшем обязательно обращусь.

Итак, скепсис. Вот с чем можно подойти к «Меланхолии». Его будет оттенять разве что маломальское знание имени режиссёра, а также чувство гордого (и часто иллюзорного) приобщения к «нестандартному» кино. Так что же стоит за этой трагедией, неминуемо вызывающей неприятие из-за хотя бы своего фонетического облика?

Решение Триера интересно во многих отношениях. В его фильме мы не встретим привычного «жужжания» радио и телевизора, оповещающего мир о порядке разворачивания трагедии. (Следует сразу оговорить, что, используя понятие «трагедия», я руковожусь довольно простой смысловой смычкой смерть-трагедия; поэтому концентрирую своё внимание на принципах размышления о смерти, отражённых в художественном воплощении). Мировой масштаб конца света не просто оттенён, такая универсальная перспектива напрочь отсутствует.

Триеру претит изображение массовой паники, ведь иначе упразднялся бы сам остов трагического: отношение человек-мир-Бог, либо в редуцированном виде – человек-мир. В фильмах эсхатологического характера, либо в фильмах-катастрофах эта связь принимает другой оборот, а по сути опошляется. И дело вовсе не в том, что подобные фильмы рассчитаны на массового зрителя. Всё намного серьёзнее. Как мне представляется, сегодня человеку (то есть также и адресату художественной информации) конец мира невозможно помыслить без тотальной деструкции, конец обязательно должен быть вписан в ряд телесного (и именно такого!) страдания. Разрыв плоти, универсальный акт абсолютного властителя-анонима, гипостазированный метафизический der Schnitt, приобретающий размах оправданного жестокого наказания подлунного мира. Жестокого наказания вне терминов расчленения плоти не может быть помыслено сегодня. Это давно отмечал Фуко в отношении власти, то есть экономика насилия предполагала ранжированность, сегодня её осмысление доступно всем. И никому.

Разумеется, подобное разрешение конца усладит латентные квазимезантропические порывы нон-конформиста благоустроенности и уверенности, или, как бы сказал, Хайдеггер, «падения присутствия».

Но как сегодня помыслить вселенскую трагедию (а Жюстина (я не могу принять перевод имени как «Джастин) отмечает, что жизнь есть только на Земле) без гудящего вопля масс? И ведь заметьте, это не любовная трагедия, не семейная, не военная и т.п.

Именно в тишине, как справедливо понимает Триер, и возможна трагедия и её изображение. Ведь важнейшая разновидность трагедии – это трагедия отказа. Это сведение себя к единице, удаление остатка, социального аппендикса – чистое число, неделимое, нечётное, универсальное.

Жюстина представляет собой редукцию к единице. Если угодно, это суть формирование tabula rasa. И представление о смерти, её предчувствие соответственно приобретает личностную развёртку, независимую от конвеций (хотя тут можно поразмышлять, возможно ли такое и если да, то каковы особенности этого нового восприятия). Можно даже сказать, что путь Жюстины – путь бытия-к-смерти. Банальным это не будет, ведь великие опыты приложения философии к жизни хоть на что-то да годятся.

Именно поэтому Триеру так важно было создать вокруг события отказа героини такую среду – свадьбу. Жюстина отвергает работу, мужа, в конечном счёте всех, кроме тех, с кем остаётся, чтобы дойти в своём прозрении до конца.

Тем более тогда важен образ Клэр. Она явственно представляет собою антагониста Жюстины, неся на себе след мужа – «богатея-удачника». В этом противопоставлении заключается смысловое ядро хитроумного решения Триера.

Как писал Рильке, человек с самого рождения носит в себе смерть, подобно тому, как плод содержит в себе косточку. Mutatis mutandis такое положение дел применимо и к Жюстине. Каков будет конец, если он имманентен началу? Для Жюстины нет конца в общепринятом смысле. В этом случае метафорика названия фильма реализует себя в полную силу (я сознательно опустил путь психоаналитического толкования фильма, который там точно идёт не через лес, так как это требует отдельного солидного исследования).

Меланхолия не приходит извне, словно планета. Движение последней нужно понимать не в терминах механики, оно симультанно процессам, происходящим в душе (или, как бы сказал Фрейд, в её психическом аппарате) Жюстины. То есть, меланхолия не надвигается, но выдвигается, экстериоризируется, а не наоборот. Такую смысловую когезию между внешним и внутренним могут прокомментировать два момента.

Однажды Клэр обнаруживает, что её сестра ночью вышла из дому и пошла в неизвестном направлении, решает проследить за ней. Она находит её обнажённой, нежащейся в фосфорических лучах Меланхолии. Связь внутреннего и внешнего реализуется здесь в форме телесного жеста, конституирующего эротико-психический код. Ключом к нему может стать понимание того, что тело и желание обладают амбивалентной сущностью. Они и личное субъекта, и одновременно чужое, другое, внеположное ему.

Эта амбивалентность открывается для Жюстины. Поэтому её не пугает тот второй момент, что так наводит ужас на Клэр. Я имею в виду фиксацию дистанции планеты. Собственно, не важно, удаляется она от тебя или нет, важно, приближаешься ли ты внутренне к ней, или же отдаляешься.

Конец и в тебе и не в тебе, он и присутствует, и пока отсутствует. Поэтому получается почти как у Паскаля – начало и конец упраздняются, есть только настоящее, настоящее трагического осознания и миропредставления.

Молодой Георг Лукач писал, что «мудрость трагического чуда – это мудрость границ». Но до этой границы, если уж ты трагический человек, не надо доходить, нужно её обнаружить здесь и сейчас, в себе. Свести воедино Бытие и Небытие. И вот теперь живи так, подобно Ленцу Бюхнера. Живи, но не живи. Надейся, но не смей надеяться.

Жюстина являет собою образ трагического человека, обнаруживая давно потерянное величие человека, нашедшего в себе границу, и с мелахолическим взглядом взирающего на объекты, мир распада, энтропии. Познающего мир через  самопознание… Великое наследие древних греков.

Кто-то спросит, зачем? Жюстина не близка, не вызывает симпатии, она всего лишь стоический депрессоид. Взглянем на увлажнённое от слёз лицо Клэр – вызывает сочувствие? Или в глубинах что-то не принимает это? Как сказал бы Морис Бланшо, Жюстина приватизировала момент смерти (то есть это великое благо). Но так ли это важно для того, кто умер? Это важно для самого момента умирания. Однако, строго при наличии зрителя. Когда весь мир умирает, нет того, кто бы смог на это посмотреть, подтвердить величие смерти единиц. Нет никого, кроме… Бога. Но он не «кто», и не «что», так что не надейтесь, что Триер предоставил вам удовольствие чуть более двух часов побыть Богом. Побудьте лучше Жюстиной.

 

 

Общая | Комментарии (4)

 
Design by BlogRoot.RU